bsnural » 14 апр 2015, 23:49
РАССКАЗЫ ВОЕННЫХ ЛЕТ
Поведаны мне участниками Великой Отечественной войны Аникиным А.А., Кашиным М.Н., Козинцевым Н.П., Егоровым И.А., Ступаком А.Р., Буториным П.И., Митрофановым В.В., Титовой Е.П. и несовершеннолетними узниками фашистских концлагерей Козочкиной Ю.Е. и др.
В ОККУПАЦИИ
1
Наша местность на Смоленщине находилась в оккупации с осени 1941 года до лета 1943. Три соседние деревни, расположенные в лесной местности, были сожжены, а нас переселили в большую деревню, где не было поблизости лесов. Часть же жителей увезли куда-то дальше и многих из них больше никто не видел. Нас было у матери девять детей. Старший Иван служил в армии на Кубани, почти с первых дней воевал, и вернулся с войны инвалидом. Два других моих брата – Сергей и Петр – партизанили. Сергей перед войной вступил в комсомол и работал секретарем в сельсовете. Перед приходом немцев все документы были вывезены в лес. Несколько человек, в том числе и мой брат, охраняли их, естественно, без оружия. Видимо, кто-то их предал, немцы документы сожгли, а «охранников» загнали в концлагерь. Брату удалось позже бежать, но времена тогда были суровые, и наши запросто могли расстрелять, посчитав дезертиром или предателем. Однако брата выручил комсомольский билет, зашитый в пояс брюк. Он воевал до конца войны. После войны же по доносу ему пришлось 10 лет отбывать «ссылку» на севере нашей страны за нахождение в плену. А Петр воевал в действующем партизанском отряде и мстил немцам за Зою Космодемьянскую. Однажды немцы зажали отряд в Белоруссии, и выход был только один: через Пинские болота. Вязали настилы и по ним уходили в глубь болот. Брат и еще несколько человек остались прикрывать отход. Когда были расстреляны все патроны, немцы их взяли в плен, но в живых не оставили: кого застрелили, а брата закололи ножами или штыками… После ухода немцев оставшиеся в живых партизаны похоронили друзей, своими жизнями спасшими их.
Я же, одиннадцатилетний парнишка, вместе с младшими братьями и сестрами находился с матерью. Мы, дети, тоже работали, заготавливали для немцев хворост, выполняли другие мелкие работы, а мама ухаживала за немецкими лошадьми. Если бы не воровство лошадиного рациона, вряд ли бы мы выжили. Помню страшную казнь партизана, молодого парня, немцы положили его на снег и вырезали из спины ремни, а согнанных женщин и детей заставляли смотреть, а если кто отворачивался – били по лицу. Парень не кричал, только страшно стонал, так и умер исполосованный «добропорядочными» немцами.
Когда советские войска подошли вплотную к деревне, немцы решили нас всех расстрелять. До этого они многих умерших и тяжелобольных стаскивали в бани и сжигали вместе с банями. Староста, хоть и служил у немцев, но думал о нас, страдальцах, попавших «как кур в ощип» в военную мясорубку, поэтому все знали, что задумали фрицы. Несколько немцев на шести мотоциклах остались для выполнения задуманного. Когда мотоциклы были загружены разным барахлом, солдаты заставили нас, ребятишек, почистить их. Староста же сказал нам набрать в карманы песку и незаметно засыпать его в баки мотоциклов, что мы и сделали. Когда немцы вывели мотоциклы на дорогу и попытались их завести, чтобы после совершения акции спокойно уехать отсюда, мотоциклы, чуть поработав, неизменно глохли. И фрицам стало не до нас. Удрать они так и не сумели, наши танкисты взяли их в плен. Старосту хотели расстрелять, но женщины отстояли его, объяснив, что если бы не он – никого бы из нас не осталось в живых…
А сколько голоду мы хватили после освобождения – рассказать невозможно. Где и как пахали землю под посев – не знаю, но в нашей местности «тягловой силой» были женщины. На них и пахали, и боронили. Сейчас и поверить в это трудно, но так было, тут ни убавить, ни прибавить. Работали все, от мала до велика, и голодали, голодали так, что сейчас вспоминать страшно, но и забыть невозможно…
2
Деревня наша в Смоленской области была занята немцами через месяц после начала войны. Все жители были выгнаны из своих домов и поселились в стайках вместе со скотом, где и жили весь период оккупации. Немцы сначала поели всех кур, затем свиней, телят, и к счастью оставили нам одну корову, иначе бы мы не выжили.
В сорок третьем году, ближе к осени, немцы собрали молодежь и угнали её в Смоленск в концлагерь, чтобы затем увезти в Германию. Затем и нас всех, старых и малых, погнали куда-то, а деревню всю сожгли. Я плохо помню, как мы шли, была маленькая, но помню, что ни плакать, ни отставать было нельзя, могли застрелить. Куда бы нас пригнали – не знаю, но нас освободили партизаны, и мы возвратились на родное пепелище. Несколько семей выкопали землянку и стали жить, другого выбора у нас не было. Из ям на огородах выкопали одежду, которую зарыли, когда немцы нас угоняли.
С молодежью, угнанной раньше, была и наша тетя. Лагерь, где они находились, строго охранялся, но тетя была бойкой девчонкой, и по возможности обследовав ограду из колючей проволоки, нашла место, где подкопав лаз, можно уйти из лагеря. Из восьми наших деревенских согласились бежать семь человек, один из парней отказался. Ночью, когда прожекторный свет переместился, был подкопан лаз и все семь человек благополучно выбрались из лагеря. Как они добрались до дома, одному богу известно, ведь территория еще была под немцем. Когда тетя вернулась, насекомых с неё сметали веником.
Мой отец воевал под Ленинградом, в одном из боев он был ранен в голову в область лба, потерял сознание и лежал вместе с убитыми. Когда санитары стали доставать документы, поняли, что он еще жив. Долго лечился в госпитале, затем был комиссован и прибыл домой в нашу сожженную деревню. Ранение у него было опасное, часть кости лба удалили, и много лет у него рана «дышала». Работал он председателем колхоза, потом председателем сельсовета, ушел из жизни рано – сказалось ранение и пережитое во время войны.
А дом мы строили так: пилили в ближайшем лесу деревья и на себе тащили к месту строительства.
3
У Марьи Ферапонтовны стоял на постое пожилой немецкий офицер. Был он молчалив, обходителен и до времени ничем ей не докучал. Но вот однажды он явился домой раньше положенного времени, когда Марья занималась уборкой в квартире, мыла полы, и на него как что-то «нашло», вдруг стал приставать к ней: «матка давай, матка давай». А матка была из тех русских женщин, которые до конца жизни бывают верны единожды данному слову. Она не могла допустить, чтобы чьи-то руки, кроме мужа, воевавшего на фронте, касались её. Решенье созрело мгновенно. Раздевайся, пояснила она, а я уберусь и приду к тебе. Немец послушно стал раздеваться, а Марья, выхватив из кобуры пистолет, рванула в комендатуру. Дело было зимой, и когда Марья, босоногая, с растрёпанными волосами и пистолетом в руке влетела в комендатуру, трое немцев со страху нырнули под стол. Местный староста, находившийся здесь же, выяснив в чём дело, успокоил вояк, а сам, взяв пистолет, пошел улаживать дело с опростоволоси-вшимся офицером. И хотя Марью уже обезоружили, пока староста отсутствовал, немцы с опаской поглядывали на сумасшедшую русскую бабу, год-то шёл не сорок первый, а сорок четвёртый, и немцы были не первого призыва, а в возрасте, когда человек начинает о многом задумываться. Задумывались, видимо, и они.
(Н.А.Басов, г.Южноуральск, Челябинская обл.)
