Кондратцев Сергей Анатольевич » 14 май 2014, 22:00
Вот так описыает бой за д. Быстрый Берег лыжник 269 ОЛБ Андреев Л.Г.:
Через каждые несколько километров пути нам встречались деревеньки. Они были все целые, нетронутые и привычно пустые – всё живое пряталось от самолётов. Мы спрашивали, далеко ли до немцев. До ближайшей занятой немцами деревни Б.Б. [Быстрый Берег] оставалось 79 километров. Мы боялись сбиться с дороги, отстать от быстро уходящего по целине батальона, поэтому торопились, привалы делали редко.
Когда мы вышли из маленькой деревушки, в которой дорога наша, вообще очень извилистая, делала крутой поворот и где нам сказали, что до Б[ыстрого] Б[ерега] осталось по прямой километров 5 (на самом деле было больше), то увидели в поле, рядом с дорогой, странную своей одинокой чернотой массу. Это был немецкий грузовик, большой, мощный, как и все немецкие машины, осевший набок, засыпанный наполовину снегом.
Кто-то предложил сделать привал. По глубокому снегу мы добрались до грузовика, и я, опершись спиной о борт его, с наслаждением растянулся на снегу. Ноги заныли приятно и привычно.
- Андреев! – закричали с другой стороны.
- Что?
- Ходи сюда!
Вставать не хотелось. Я лениво опёрся о борт машины рукой и чуть приподнялся.
- Ну, что?
- Иди, иди!
Увязая в снегу, я подошёл к группе ребят, что-то окруживших. Из-под снега чуть высовывался столбик с повешенной на него каской, ниже каски была прибита дощечка.
- Переведи, тут что-то написано.
На дощечке аккуратно было выведено: Gefreiter
- Это кладбище. Крест на могиле ефрейтора.
Крестов оказалось много, и хотя интересно было посмотреть надписи, но усталость снова положила меня на снег около машины. В эту же минуту послышался близкий, ясный рокот моторов. Кто крикнул:
- Немцы!
Мы прижались к снегу. Низко – за стёклами окошек были видны
люди – пролетели 3 транспортных самолёта с крестами на крыльях.
Связной встретил нас в деревне через несколько километров после привала у немецкой автомашины. Мы зашли в первую же избу. Она была пуста, осколки стёкол валялись на полу, от голых стен, разбитых окон веяло холодом брошенного жилья. Ребята, порывшись в печи, решили, что топить нечего, так как всё уйдет в окно, и по одному стали уходить из хаты. Я тоже вышел и направился к дому, из трубы которого поднимался дым.
В нём собралась вся наша группа. Я сел на лавку за стол, рядом со мной пристроился около печки Филиппов.
- Поспать бы, - сказал я, чувствуя, как непреодолимо тянет мою голову к столу.
- Нет, сегодня не поспим. Вот-вот должны позвать нас.
- А батальон где?
- Тут, недалеко, около деревни, которую брать нужно сегодня.
Я прилёг на лавку, ноги положил на печку. Уже засыпая, почувствовал, что неудобно. Расстегнул ремень, подтянул кверху противотанковую гранату, положил на неё руку, на руку голову и мгновенно уснул…
Меня разбудил шум. Я открыл глаза и увидел, что светло. Мы проспали в эту ночь часов 16. Большая часть ещё спала. Кое-где приподнималась измятая физиономия и смотрела, щурясь от света, на дверь, за которой слышался шум.
Дверь широко распахнулась и показалась чья-то фигура, боком протискивающаяся в комнату. Белый пар ворвался вместе с ней. Фигура двигалась осторожно, словно неся что-то хрупкое. За ней показалась другая, волочащая ноги по полу. Человек, обняв плечи ведущих его, низко опустил голову и тяжело дышал. Первый был нашим комвзводом, толстяком-старшиной. Его румяное полное лицо было непривычно растеряно и устало. Тот, кого старшина и незнакомый мне боец внесли в комнату, поднял голову. Это был Затишкин, боец отделения Филиппова. Его осторожно подтащили на середину комнаты и опустили на ноги, он охнул и сказал громко:
- Больно!
Сердце забилось часто-часто, я почувствовал вдруг то страшное, которое происходило в ту ночь, когда мы так спокойно спали. Я взглянул на Филиппова. Он смотрел на Затишкина прямым спокойным взглядом.
Раненого посадили на лавку. Ребята обступили его кругом, но молчали. Всем было неловко за спокойную ночь, за крепкий сон. Никто ничего не спрашивал.
Сморщившись и сжав руками лавку, Затишкин смотрел на санинструктора, который суетливо делал какие-то бесполезные движения. И когда тот, собравшись с мужеством, стал перевязывать, раненый снова громко сказал:
- Накрылись мы.
Потом вздохнул и закрыл глаза. Его приподняли, подтащили к печке. Несколько человек подняли его, и он медленно, волоча ноги, вполз на печь.
Старшина сидел за столом и пил воду жадными длинными глотками. Отпив глоток, он устремлял тупой, неподвижный взгляд прямо перед собой, затем снова пил и опять смотрел потемневшими глазами на оборванную газету, свисавшую со стены.
Филиппов подошёл к нему и, положив руку на плечо, спросил:
- Затишкина вы притащили?
Я почувствовал, что Филиппов хотел спросить и спрашивает не то, и что ему так же, как всем неловко перед измученным товарищем.
Не ожидая ответа, словно извиняясь, тихо и неловко Филиппов спросил:
- Убитые есть?
- Зобнин погиб, - ответил старшина.
Зобнин – передо мной встало юное, совсем мальчишеское лицо и большая светлая шапка. Старшина выпил ещё воды и, смотря на ту же оторванную бумагу, сказал:
- Глупо как-то вышло всё. Всю ночь мы простояли в кустах, недалеко от деревни. Холодно было, костра ведь не разожжёшь. К утру пошли. Поле ровное – ни кустика. Деревня - повыше чуть. Стали. Вторая рота пошла в обход. Дошла почти до деревни. Нас не видят – замялись ребята. Потоптались, потоптались и отошли. А нас по кусочкам пускают – пустят взвод, немцы отгонят, ещё взвод пустят. Светать начало. Ребята злые – ночь зря промёрзли. Идут вяло… Колокольня там, что ли. Они с колокольни строчат – голову не поднимешь. Лейтенант кричит: «Снять пулемёт с колокольни!». А наши не работают – застыли, наверное…
Старшина вздохнул и положил голову на руки.
- Стали отходить. Зобнин шёл рядом. Попросил коробку с магазинами пронести – погреться. Потом охнул и упал. Я думал, что он поскользнулся. В спину пуля попала. И не повернулся
Ребята молчали. Было тихо. Вздыхал и стонал на печке Затишкин.
- Бедняга Злобин, - заговорил Филиппов – Собирался письмо писать. Всё говорил: «Хочу написать письмо, да некому». С Украины он.
Не верилось, что товарищ, с которым пройдено столько снежных тяжелых дорог, уже не существует. Невозможно было представить, ощутить то, что он, ненужный никому, лежит ничком на голой белой равнине, и позёмка засыпает холодные руки, тело, лицо. Такой молодой, весёлый украинец и - ничто, полузасыпанное снегом.
Живой, смеющийся – и бугорок в поле.
В полдень нам приказали собраться в полном боевом и достать лыжи. Разрешено было брать – «какие попадутся». Мы широко использовали это разрешение и через несколько минут стояли у дома, хладнокровно подгоняя реквизированные лыжи и не отвечая на негодующие крики их владельцев.
Вскоре наш маленький отряд двинулся в поиски батальона, который, как сказали нам, после неудачи у Быстрого Берега ушёл в деревню Красный Луг.
